Стальной лев революции. Восток - Страница 2

Из вагона выглянул начальник поезда с погонами капитана. Он, видимо, вышел в тамбур подышать, услышал шум и решил выяснить, в чем тут дело. Селиванов, заметивший движение на площадке, быстро повернулся. Увидев Андрона, военврач сначала нахмурился, но потом, оглядев рыжего солдата, который не только успел отбросить окурок, но и принять стойку «смирно» и отдать честь по всем правилам, без всякого окрика, приветливо обратился к нему:

— Ты, что ли, братец, рядовой Селиванов?

— Так точно, Ваше Благородие!

Коллежский асессор еще раз оглядел солдата и подумал о том, что давненько он не видал такого бравого служаку, а главное — старательного, если, конечно, верить рекомендациям.

— Зачисляю тебя санитаром. Поступаешь в распоряжение доктора Хватова. Хвалит он тебя, да и сам теперь вижу — молодец!

— Рад стараться, Ваше Благородие!

— Вольно, Селиванов, — начальник поезда дождался, когда Андрон встанет «вольно». — Вот что, служивый… Сходи посмотри, что там происходит, потом доложишь.

Солдат отдал честь и двинулся на другой конец перрона, в сторону толпы, которая все прибывала. Подойдя ближе, Селиванов увидел открывающуюся дверь одного из товарных вагонов. Толпа загомонила еще сильнее. Из вагона стали спрыгивать какие-то люди.

Красный командир Андрей Горшков попал в плен по собственной неосторожности. Кто знал, что колчаковцы, вдруг побежавшие в панике под натиском его батальона, неожиданно развернутся, а с флангов кинжальным огнем по наступающим в беспорядке ротам вдарят пулеметы? Батальон, который наступал на станцию Кормовище, расколошматили в считанные минуты. Кто смог и успел — тот отступил, некоторые в панике бросились бежать назад, многие погибли, а Горшков и еще восемнадцать красноармейцев попали в плен.

«Все! Отвоевались», — подумал Андрей, когда его вместе с бойцами окружили колчаковцы. Оружие отобрали, избили крепко. Однако вместо того, чтобы расстрелять на месте, попавших в плен красноармейцев рассадили по нескольким саням и скорым порядком повезли под конвоем казачков на ту самую станцию Кормовище, которую большевики так хотели занять, чтобы окружить отступавших по Горнозаводской ветке белогвардейцев. До места назначения добрались к вечеру. На станции Горшкова и его бойцов подвезли прямо к эшелону, стоящему под парами, и, недолго думая, прикладами загнали в товарный вагон. Как только пленных затолкали внутрь и закрыли за ними дверь, раздался свисток. Состав тронулся. У Горшкова сложилось впечатление, что ждали только их приезда.

Эшелон двигался всю ночь без остановок. Иногда поезд замедлял ход, видимо, проходя железнодорожные станции и на подъемах, а потом вновь разгонялся. Колчаковцы явно спешили, но находящимся внутри арестантского вагона людям легче от этого не становилось. Было очень тесно. Кроме Андрея с товарищами в теплушку затолкали еще человек шестьдесят. В основном — командиры и комиссары. Кроме них в вагоне толкались и девять матросов, держащихся несколько особняком. Народ в основном сидел на корточках или стоял, так как лежать оказалось не на чем. Несколько затоптанных охапок прошлогоднего сена не в счет. Обсуждали, куда и зачем их везут, но вариантов много, а люди устали и жались друг к другу, чтобы не замерзнуть в холодном вагоне. Отхожего места тоже не было. Нужду справляли в одном из углов.

Горшкову и его бойцам не повезло. Они, как последние прибывшие, стояли у самой двери. Сквозь щели сквозило, и хотя дышали свежим воздухом, мерзли сильно. Топали ногами, менялись местами, пытаясь спрятаться от ветра и снега, залетающего сквозь щели.

Заснуть Андрей не мог. Командир то присаживался на корточки, то вставал, как и остальные узники. От сиденья на полу сразу начинало стыть все тело. Кругом слышались обрывки разговоров. Народ старался перекричать грохот движущегося поезда, тем более что изношенный и щелястый арестантский вагон шумел и гремел много больше других. На одном из подъемов, когда поезд ощутимо сбавил ход и лязг поутих, Горшков услышал разговор стоящих рядом матросов.

— Похоже, отгуляли мы, братишки, — негромко и очень спокойно говорил один из них, видимо, старший по возрасту. — Хорошо погуляли. Всего попробовали — и вина господского, и баб ихних. Амба нам пришла.

— Побьют? — спросил кто-то.

— Наверняка.

— А везут чего?

— А хрен их, крыс сухопутных, знает? Господа, театру любят. Может, и нас для какого представления приберегли?

— Да, уж, — вдохнул еще один и закашлялся тем глубинным кашлем, услышав который думаешь, что сейчас человек выплюнет из себя легкие. Его постучали по спине. Успокоился, харкнул под ноги:

— Точно поубивают нас, братишки. Обозлились господа, как черти морские. Якорь им всем в гузно, мать их за ногу, в перехлест, да об бронепалубу. Стреляли мы их, а надо было под корень изводить. Всех до единого.

— Чего уж теперя-то делать? — всхлипнул совсем молодой голос.

— Плюнуть им в харю, а потом помереть. Боле ничего.

— Можешь еще жопу господским бабам напоследок показать али еще чего, — встрял кто-то.

Кругом загоготали, но смех быстро смолк.

— Можа, пожалеють? — В молодом голосе слышалась надежда.

— Господь Бог тебя пожалеет, а могет быть, и черт самый главный, — бас этого матроса был похож на пароходный гудок.

— Этот пожалеет. Отправит уголек в топки подкидывать до Божьего Суда, — отмахнулся другой.

— Уголек подбрасывать — это ничего. Работенка для матросни привычная.

Вот за такими разговорами и короталась ночь, сквозь которую шел эшелон. Обреченным на смерть всегда есть что вспомнить и о чем поговорить в последнюю ночь жизни.