— Под Пермью в ногу меня поранили. Сейчас при санитарном поезде служу. Санитаром. Сегодня приехали. Раненых только выгрузили.
Возчик понятливо покивал, а Селиванов показал в сторону вокзала.
— Чего тут у вас происходит-то? Народищу — толпа целая. Пленных каких-то привезли.
— Эх, темнота ты, рыжий. Генерал Лебедев распорядился привезти красных на потеху. На всех столбах объявления о том поклеены. Писано, что для поднятия боевого духа. Где это видано, чтобы людишек собирать и черт-те откудова на убой везти? Видно, господские дела совсем плохи, — сделал вывод Федор.
От неожиданности Селиванов поперхнулся дымом и удивленно посмотрел на мужика.
— Чего вылупился-то? — Рассмеялся тот. — Сам посуди. При порядке торговал бы я тут дровами?
Селиванов покачал головой. Мужик-то кругом прав. Федор оказался разговорчивым и поведал солдату все основные городские новости. Жаловался на то, что сыновей в солдаты забрили, хлеб отобрали, да еще и выпороли в последний раз, когда продразверстка приезжала. Селиванов внимательно слушал собеседника.
— Людей берут, хлеб берут, землю, поговаривают, тоже отберут, а потом заставят снова выкупать. Совсем жизни от этих господ не стало. Ничего у бар не выйдет. Ничего они не понимают, — пренебрежительно махнул рукой Федор.
— Не боишься говорить-то такое? — Солдат улыбнулся.
— А чего мне бояться-то? Отбоялися ужо. Да и табачок у тебя, служивый, дюже как хорош. Не может такого хорошего табака у плохого человека быть.
Мужик и солдат посмотрели друг на друга и искренне рассмеялись.
В это время со стороны вокзала послышался нарастающий гул. Люди вокруг начали подпрыгивать, в надежде увидеть происходящее.
— Кажись, повели, — Андрон привстал на цыпочки и вытянул шею, пытаясь что-нибудь разглядеть на другом конце площади.
— Полезли на воз, — предложил возчик. — Там виднее будет.
Казакам все же удалось кое-как построить пленных. Семьдесят восемь человек под конвоем пошли в сторону города. Вдоль дороги, по которой они тащились, цепью стояли солдаты, в основном бородатые сибирские стрелки. Конвоировали пленников конные казаки-уральцы, не скрывавшие своей лютой ненависти к обреченным. За цепью солдат волновалось черное людское море. Несколько минут пленные шли достаточно спокойно. До тех пор пока из толпы не вылетел первый камень. Он попал одному из матросов в голову и рассек бровь. Кровь брызнула во все стороны и мгновенно залила лицо балтийца. Это послужило сигналом. Народ завопил.
— Бей комуняк!
— Нехристи! Будьте вы прокляты!
— Ироды, ненавижу!
— Судить их!
— Так повесить, сволочь краснопузую!
В конвоируемых полетели камни, мусор, ледышки. Первые ряды бесновались и напирали на цепи солдат. Те пока сдерживали напор. Красноармейцы, как могли, закрывались от своих истязателей. Залитого кровью матроса, потерявшего сознание, тащили на руках. Спасало только то, что была зима, а раздеть их конвоиры не догадались. Поэтому в основном прикрывали голову. Так продолжалось до тех пор, пока какой-то экзальтированный студент, с криком: «Ненавижу!» — не разрядил свой револьвер в пленных. Убил он двоих. В ответ матросы, находившиеся ближе всех к убийце, с диким ревом бросились в толпу.
Казаки отреагировали мгновенно. В ход пошли плети. Старый матрос, которому плеткой глубоко рассекли лицо, упал первым. Казак, который направил свою лошадь грудью на еще одного балтийца, не стал сворачивать. Копыта прошлись по груди лежащего, и изо рта братишки фонтаном ударила кровь.
В это время с другой стороны толпа прорвала цепь солдат и набросилась на несчастных. Пленных начали истязать. Плевали в лица, били, разрывали на части. Нескольких красноармейцев утащило из строя так, как будто они попали в отлив и их унесло в открытое море. Несчастных с уханьем забили до смерти.
Горшков, которого ударили туляком шашки по затылку, упал на живот и подняться уже не смог. На него навалились сразу двое пленников. Один не двигался, видимо, уже мертвый, второй же хрипел, сипел и дергался. Внезапно он затих, и Андрей услышал, как что-то забулькало. Потом он почувствовал, как за шиворот потекло что-то теплое. Это из горла убитого пошла толчками кровь.
Внезапно раздались выстрелы. Конвоиры начали наводить порядок и оттеснять от пленников массу людей. Пресечь безобразие удалось нескоро.
Наконец с Андрея Горшкова сняли убитых товарищей и подняли на ноги. Он огляделся вокруг.
Солдаты и казаки сумели-таки оттеснить бесновавшихся горожан и очистить достаточно большую площадку, на которую они и согнали оставшихся в живых пленников. Из семидесяти восьми человек в живых осталась едва половина. Из матросов уцелели только двое, но теперь и казаки, и солдаты сторонились их. Братишки стояли с гордо поднятыми головами и нагло сплевывали сгустки крови под ноги казачьих лошадей. Горшков присмотрелся и понял в чем дело. Страшно избитым балтийцам было чем гордиться. Их товарищи смогли дотянуться до казачьего вахмистра, убившего их старшего. Стащили его с коня и задушили.
— Что вылупились, малахольные? — Вдруг заорал один из матросов. — Вам еще начальство поставит по якорю в гузно за такие выкрутасы. Конвоируйте куды приказано да за порядком смотрите! Совсем мать вашу распустились! Никакого порядку! Ничего, кентавры хреновы, скоро придет товарищ Троцкий, он вам, шавкам господским, все вопросы подъяснит, как в семнадцатом! Мы еще порежем вас на ленточки! Для бескозырок!
Федор и Андрон наблюдали за развернувшимися на площади событиями с воза. Услышав слова балтийца, мужики от восхищения крякнули. Федор толкнул локтем Селиванова.