Стальной лев революции. Восток - Страница 60

Выступая с краткими напутственными речами перед бойцами и командирами, я всматривался в сотни блестящих в полутьме глаз. Говорил недолго. Несколько слов о важности миссии и просьба приложить все усилия. Затем проход вдоль строя, несколько вопросов красноармейцам, их ответы и команда по вагонам. Поморозить людей на ночном митинге стало бы непростительной глупостью. Общий настрой мне нравился. Люди слушали спокойно и внимательно. На вопросы отвечали кратко и дельно.

Одно выступление запомнилось особо. Я стоял перед строем чекистов. Люди мерзли, из ртов вырывались облачка пара, но все терпеливо слушали. Понимая это, быстро сказал им о важности акции в Омске, упомянул о том, что Владимир Ильич очень болеет за это дело и держит его на личном контроле, попросил не подвести Ленина, партию и меня лично. Только собрался пройти вдоль рядов и на этом закруглиться, как вдруг паровоз, грохочущий по соседнему пути, спустил пар.

Строй, только что черневший передо мной, моментально скрылся в дымном грохоте и лязге, буквально укутавшем бойцов. Спустя какие-то мгновения темнеющая шеренга начала проявляться, и я увидел, как в облачной пелене вначале лунным серебром блеснули штыки над неким тусклым монолитом, а только потом из тумана показались очертания людей.

— Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,

— продекламировал внезапно севшим голосом Михаил Васильевич, я посмотрел на него с некоторым удивлением, но подумал, что, пожалуй, верно замечено.

— Действительно чем-то похоже, — Симон Аршакович поддержал Фрунзе. — А где же дядька их морской?

— Товарищ Тер-Петросян, командир у нас с вами один. Кроме него, больше некому занять такой важный пост, — совершенно серьезно заявил Михаил Фрунзе.

— Вот что, товарищи. Не стоит Троцкого в Черноморы записывать. Это станет крупной политической ошибкой, — столь же глубокомысленно ответствовал я. Мы рассмеялись.

У паровоза головного состава закончили смотр. Едва мы втроем приблизились к тендеру, как из будки спустился машинист, направившийся навстречу.

— Здравствуйте, товарищ Предреввоенсовета.

— Здравствуй, Капитоныч. Как вы тут?

— Освоились. Вы не волнуйтесь, Лев Давидович, не подведем.

Все звали его по отчеству. Иногда создавалось впечатление, что свое имя этот человек где-то потерял или оставил за ненадобностью. Я тоже не помнил, как его зовут, хотя этот машинист почти год возил Предреввоенсовета по фронтам, городам и весям. Седой, в возрасте, мужик, смуглый от въевшегося за многие годы в кожу угля, с крупными мозолистыми руками сам вызвался добровольцем, узнав, что один из «моих» паровозов необходим для особого задания. За его спиной тогда двумя молчаливыми глыбами встали помощник и кочегар. Отказать им оказалось невозможно.

— Капитоныч, на тебя сейчас вся надежда. Будь повнимательнее.

— Постараемся в лучшем виде, Лев Давидович, — машинист посмотрел на меня так, как будто хотел послать меня к теще, поучить ее борщ варить. Попрощались.

По дороге к штабному вагону я очень нервничал. Фрунзе и Тер-Петросян волновались, но старались вида не показывать. Пришла пора расставания.

— Скажите что ли, на прощанье, «С Богом!», хоть я и не верю в него, — Михаил Васильевич совершенно серьезно смотрел на меня.

— Мы все в него не верим. Может, я вас на всякий случай «Капиталом» перекрещу, иконы-то все равно нет? — Улыбнулся я в ответ. Мы рассмеялись.

— Хороший, кстати, вариант. Как я раньше не додумался? — Камо тоже оценил шутку.

— Крестить я вас не буду, товарищи, даже «Капиталом», — я без тени улыбки посмотрел на них. — Теперь последнее, о чем вы должны знать. Товарищ Дзержинский сообщил мне, что восстание в Омске должно начаться сегодня ночью. Ваша задача успеть. Больше говорить ничего не стану. Сами все знаете и понимаете. Пожелаю удачи и, как говорят, ни пуха, ни пера.

— К черту! — мои товарищи поднялись в вагон, и эшелон практически сразу тронулся.

Глядя вслед уходящим составам, я мысленно крестил каждый на удачу. Потом усмехнулся про себя словам Михаила Васильевича.

— «Верю в Бога, не верю… Как тут не поверить в него, родившись в уже не существующей стране, но при этом, стоя в начале девятнадцатого года на перроне, в той же самой стране, которой, правда, нет еще пока ни для кого на Свете, да еще внутри Троцкого? Смешные».

Последний эшелон, набирая скорость, уходил в сторону Кургана. Его огни уже скрылись в темноте, а я все стоял на перроне, глядя им вслед. В голове царила пустота.

— Лев Давидович, — окликнул секретарь. — Пойдемте в вагон. Холодно. Не дай Бог простынете.

— Пойдем, Миша, — я направился к своему поезду, но, услышав далекий протяжный паровозный гудок, остановился. Повернул голову в ту сторону. Луну затягивала пелена облаков. Глазман, привлекая мое внимание, деликатно кашлянул.

— Уже иду, Миша. Действительно холодно.

Перед тем как закрыли дверь вагона, я успел бросить мимолетный взгляд туда, где в темной тиши Зауралья лежали Курган и Омск.

Войска поворачивали на Екатеринбург. Части Четвертой армии заняли Челябинск, зачищая последние очаги сопротивления колчаковцев, и готовились к продвижению на Курган. На екатеринбургское направление Сергей Сергеевич Каменев выводил передовые части Пятой армии. Первая оставалась в резерве командования.

Помочь ушедшей в свободное плавание Омской группе я уже не мог. Оставалось, надеясь на лучшее, ждать вестей все то время, пока эти эшелоны красными стрелами рвутся на восток.