Стальной лев революции. Восток - Страница 37

В операционной горела лампа-«молния». Санитары приносили на стол очередного раненого, которого сразу же обступали медсестры. Одна из них накрывала лицо человека марлей, пропитанной хлороформом. Другие помогали врачу — подавали инструменты, что-то придерживали. Дородный, краснолицый хирург в заляпанном кровью халате возвышался горой над своими помощницами. Он не заметил моего прихода, да и не услышал, что кто-то еще пришел, скорее всего. Рядом с врачом на небольшом столике шипел примус, на котором сестрички постоянно кипятили столь необходимую воду.

После того как срезали грязные бинты, небрежно намотанные на правой ноге раненого, комнату наполнил тяжелый аромат гниения, перебивший даже специфический больничный запах. Обнажили ногу.

— Голень раздроблена. Обморожение. Гангрена, — громко и отрывисто пролаял врач. — Готовьте ампутацию. Потом гипс.

Ассистентки засуетились. Я подошел чуть ближе.

Немного ниже колена ноги практически не было. Назвать конечностью эту кровавую кашу, состоящую из перекрученных в фарш мышц и сухожилий, с торчащими во все стороны осколками костей, язык не поворачивался.

— Камфара, — резко бросил хирург. Одна из сестер подала шприц.

Увиденное ужаснуло меня и заставило отшатнуться от стола. К горлу подкатила тошнота, но каким-то чудом я сдержал этот позыв. Врач же тем временем орудовал инструментами, как опытный слесарь. Что-то резал, потом пилил. Через несколько минут раздался шлепок. Это хирург выбрасывал «лишнее» в стоящий на полу металлический таз.

За время манипуляций под стол натекла лужа крови.

Я практически бегом покинул этот лазарет, кляня себя за непонятное любопытство последними словами. Так все хорошо было — теплый вагон-люкс с сортиром, верные соратники, красивые стенографистки, судьбы не то что людей — народов! Слово сказал — пошли армии, и тут на тебе.

«Проклятый госпиталь! Какого хрена туда поперся?»

По возвращении в свой теплый вагон, я еще долго размышлял и пришел к выводу, что увиденное сегодня пойдет только на пользу и делу, и моей жизни в этом времени вообще. Даже поймал себя на том, что мое отношение к происходящему какое-то киношное и книжное, а кругом на самом деле сражались, гибли и замерзали люди.

Холод проникал в самую душу колчаковцев, умиравших прямо сейчас, в эту самую минуту за свою страну и теперь уже никому не нужные идеалы. Большевики, которые мерзнуть не собирались, добивали остатки разрозненных частей белогвардейцев вокруг Златоуста.

Великая трагедия набирала обороты.

Глава 7

...

11 января 1919 года.

Златоуст. Поезд-штаб Троцкого. 11:45.

Выспаться мне не удалось. Всю ночь снились кошмары, заканчивающиеся одинаково — вчерашний хирург с препаскуднейшей ухмылкой отрезал одну из моих конечностей. От ужаса я просыпался в холодном поту и несколько минут приходил в себя. Потом засыпал, и снова в моих снах появлялись лазарет и кошмарный конвейер из людей. Под утро забылся на пару часов, не принесших покоя. Кроме всего прочего пришло сообщение о том, что ночью во Владимира Ильича стрелял один из постовых в Кремле. К счастью не попал, но понервничать заставил всех. Парня едва не расстреляли за такую оплошность, но Ленин заступился за молодого курсанта, категорически запретив применять в его отношении любые репрессии. Наоборот — объявил постовому благодарность за бдительность. Часовым же, во избежание повторения инцидента, срочно выдали фонари и свечи. Связавшись с Дзержинским, я выяснил, что все благополучно и Владимир Ильич чувствует себя прекрасно и даже посмеивается над происшедшим. В точности как в тот раз, когда его ограбили прямо в городе, позарившись на автомобиль. Такие известия не лучшим образом повлияли на меня, заставив понервничать, так как без Ленина станет очень тяжело работать. Практически невозможно.

В результате моего дурного настроения в поезде все ходили на цыпочках, так как с самого утра товарищ Троцкий был совсем не в духе и устроил самую настоящую ревизию эшелона. Досталось практически всем, начиная от коменданта, получившего втык за потрепанный красный флаг на паровозе, и заканчивая командиром охраняющих мою персону интернационалистов. Этот отхватил за недостаток бдительности. Я наорал на него после того, как столкнулся нос к носу с несколькими красноармейцами. Бойцы, решившие срезать путь, легкой рысцой пробегали мимо эшелона Предреввоенсовета и чуть меня не сшибли. После трындюлей, мгновенно взопревший и ставший красным, как помидор, латыш, до этого момента отличавшийся своей болезненной бледностью, бросился расставлять дополнительные караулы и секреты.

— Совсем тут без Блюмкина охренели! — Неслось ему в спину. — Я вам устрою! В штыковую захотели, мать вашу?!

Зачем я, взяв с собой Глазмана и двух ординарцев, поперся к паровозу, не понял никто, включая меня самого. Наверное, захотелось прогуляться и проветрить голову. Тем не менее, количество бездельников с этого утра резко уменьшилось.

Интернационалисты уже вовсю бдели, получив приказ ужесточить пропускной режим и усилить охрану объекта. Когда товарищ Троцкий поднимался в вагон агитаторов, на улице царило большое оживление. «Преторианцы» куда-то бежали с пулеметами Шоша, комендант как зайчик, скакал к паровозу, менять флаг, а вокруг автомобилей и аэропланов копошились техники, получившие приказ все проверить и перепроверить. Я удовлетворенно кивнул.

Появление в вагоне «Трибуна Революции» поначалу внимания не привлекло. Оно и верно, предыдущий Лев Троцкий сюда захаживал всего пару раз, обычно передавая распоряжения через секретаря и ординарцев. Агитаторы чувствовали себя распрекрасно. На сегодня митингов не планировалось, поэтому люди расслабленно потребляли самые разнообразные напитки и вели философские беседы а-ля «Есть ли жизнь на Марсе».