В вагоне стоял густой папиросный дым. Слышались гомон и смех, в том числе и женский.
Я прошелся по проходу, заглядывая в купе. Все чинно, благородно, в пределах разумного. Посуду никто не бьет, аморалкой тоже не занимаются. На явление народу «Большого Босса» реакции ноль.
«Все правильно — мало ли зачем зашел? Дел сейчас нет. Вроде как и отдохнуть можно… Расслабились люди. Сейчас соберем».
— Товарищ Глазман, надо здесь проветрить. Откройте двери в сторону вокзала. — Ординарцы бросились выполнять приказ, не дожидаясь слов моего секретаря.
После того как двери распахнули, марево быстро улетучилось, и по проходу потянуло холодом. Сначала раздались недовольные крики и требования закрыть дверь. Кто-то даже грозился не наливать шутнику стакан целую неделю.
«Еще бы. На улице-то мороз градусов под тридцать, а тут двери нараспашку».
Усмехаясь, я еще раз прошел по вагону и заглянул во все купе. На этот раз при появлении Предреввоенсовета народ резво вскакивал с мест. Кто-то прятал бутылки или картишки. Некоторые смотрели с недоумением, другие виновато. Текст для всех звучал одинаковый.
— Одеться и на улицу. Построиться перед вагоном.
После этих слов агитаторы споро собирались и двигали на выход. Когда выскочили последние, ординарцы получили приказ закрывать двери. Далее мы прошли в соседний вагон, в котором располагались телеграфисты и шифровальщики.
В вагоне тишина, только в одном из купе кто-то очень музыкально храпит. Оно и понятно. Одни после ночного дежурства отсыпаются, у других скоро смена. Послушав некоторое время рулады неведомого храпуна, решил не беспокоить людей и отправился на улицу.
К тому времени, как я подошел, пропагандисты уже пришли в себя, но еще не успели замерзнуть, поэтому, получив приказание направляться в вагон для совещаний, народ, периодически окутываемый облаком выдыхаемого пара, бодренько двинулся в ту сторону. Тем временем один из ординарцев отправился за главным авиационным техником. Я тоже пошел в конец состава, туда, где находились самолеты. Вызванный ремонтник застал меня за осмотром его хозяйства.
— Здравствуйте, товарищ Предреввоенсовета! Вызывали?
— Приветствую, товарищ Можаев. Интересуюсь вот чем. Самолеты в рабочем состоянии?
— Сейчас нет, товарищ Троцкий. Морозы стоят сильные, завести моторы очень сложно.
— Но можно?
Механик поразмышлял некоторое время и отрицательно покачал головой.
— Сомневаюсь, товарищ Предреввоенсовета. Слишком холодно.
Я внимательно посмотрел на Можаева. Показалось, что он как-то изменился после пребывания в Нижнем Новгороде и работы с аэросанями на Сормовском заводе. Раньше он был поактивнее как-то, а сейчас говорил с некоторой ленцой.
— Вот что, Михаил Юрьевич… Мне нужно, чтобы эти два аэроплана взлетели, когда войска подойдут к Екатеринбургу. У вас есть неделя. По истечении этого срока мне нужны работающие машины.
Можаев задумался. В этот момент ко мне подошел начальник поезда, видимо, обеспокоенный бурной деятельностью начальства. Увидев его, я очень обрадовался.
— Товарищ Чикколини, вы очень вовремя.
— Слушаю вас, Лев Давидович.
— Нужно согреть авиационные моторы. Для этого приказываю установить на платформу с аэропланами каркас и обить его досками. Сделать на совесть. При движении конструкция не должна развалиться. Внутри установить печи Франклина для обогрева и создать запас топлива. Установить круглосуточное дежурство. Приступить к работам немедленно. Все ясно?
— Понял, Лев Давидович.
— Вот и хорошо. Можете идти, товарищ Чикколини. Дело архисрочное. Проконтролируйте лично и доложите об исполнении.
Начальник поезда ушел, а я приказал собрать всех механиков около платформы с аэропланами. Народ быстро подтянулся и внимательно выслушал небольшую речь о необходимости приведения самолетов в рабочее состояние. Поняли. Покивали головами и разошлись. Попрощавшись с Можаевым, я двинулся к ожидающим агитаторам, по дороге послав за стенографисткой.
В вагоне для совещаний меня встретила напряженная тишина. Народ явно не понимал, зачем их здесь собрали. Пришлось объяснить.
— Товарищи, кто знает, сколько газет выходит сейчас в Челябинске?
По салону прокатился удивленный гул и быстро стих. Все ждали продолжения. В этот момент в салон вошла девушка, которая присела рядом со мной и раскрыла свой блокнот. Я дождался, пока она приготовится, и продолжил.
— Тогда еще вопрос. Сколько их в Екатеринбурге?
Недоуменное молчание стало мне ответом.
— Это в корне неправильный подход к делу, товарищи. Будем его менять. С этого дня вы все входите в состав образующегося Отдела агитации и пропаганды при Реввоенсовете Республики. В настоящий момент агитационно-пропагандистская работа проводится неудовлетворительно. Мы занимаемся агитацией среди солдатских масс и только. Этого, несомненно, мало, так как совершенно не охвачены другие социальные группы. Есть предложения по работе создаваемого отдела?
— Лев Давидович, а зачем это вообще нужно?
Я не понял, кто конкретно задал вопрос, но вопрошавший явно выразил общее мнение.
— У нас, дорогие мои товарищи, есть задача! Необходимо захватить Екатеринбург с наименьшими потерями. Для этого следует написать воззвания ко всем, кто находится в городе. Одни для солдат, другие для офицеров. Третьи — горожанам. Отдельно для интеллигенции. Особенно для последних. Они не любят неоправданные потери и жертвы среди мирного населения, устраивают истерики по любому поводу. Как вы, товарищи, думаете, насколько сложнее станет оборонять город, если разные кадетские и другие делегации начнут осаждать командование колчаковцев петициями, солдаты переходить на нашу сторону, а офицеры колебаться?