Стальной лев революции. Восток - Страница 47

Внимательно перечитав текст ответного послания еще раз, я подписался и попросил Глазмана немедленно отослать телеграмму, отправив копию Вацетису, которого я постоянно держал в курсе происходящего.

— Миша, вот еще что, пришли ко мне стенографистку Кудрявцеву.

— Хорошо, Лев Давидович, — секретарь вышел, а я задумался.

Люба Кудрявцева вызвала во мне столь противоречивые чувства, что однозначно определиться в отношении нее оказалось сложно. С одной стороны — девушка мне невероятно нравилась, с другой — я отчетливо осознавал, что она, скорее всего, шпионка, которую мне подсунули кадеты в лице профессора Котляревского. Поразмышляв о том, что же мне делать с Любовью Владимировной, решил, что Кудрявцева станет заниматься только моими статьями, теоретическими работами, нешифрованными письмами и телеграммами личного характера, что ограничивало ей доступ к информации стратегического значения. Рисковать не хотелось. Нет никакой гарантии того, что у девушки нет канала связи. Кроме того, с самого начала ее карьеры стенографистки я заметил, что Любовь Владимировна чувствует себя явно не в своей тарелке. Девушка заметно переживала и вела себя в моем присутствии достаточно скованно. Иногда создавалось впечатление, что она готова расплакаться. Можно, конечно, заподозрить, что это искусная игра и Кудрявцева — великолепная актриса, но реакции девушки всегда оставались естественными и обуславливались скорее воспитанием и этическими соображениями. Отдавать ее чекистам просто так совершенно не хотелось.

Любовь Владимировна, постучавшись, вошла в купе и, присев в кресло, приготовилась стенографировать. Вот уже второй день мы работали над статьей для «Правды». Текст, посвященный текущему моменту и трудностям, с которыми столкнулась молодая республика Советов при строительстве рабоче-крестьянской Красной армии, шел тяжело.

Меня периодически отвлекали, грохот на улице мешал сосредоточиться. Постоянные повторы уже начинали бесить. Только после того, как поезд тронулся в сторону Челябинска, наконец, появилось достаточно времени и для этой очень важной работы.

Я диктовал, девушка быстро записывала и периодически поднимала на меня свои чудесные глаза, в которых читались явно противоречивые чувства — удивление, непонимание, иногда даже восхищение. Мимика выдавала мою стенографистку с головой. Ее определенно тянуло ко мне, но при этом товарищ Троцкий все еще оставался врагом людей, которых она считала своими и если не любила, то уважала. С другой стороны, ожидать иного от молодой неопытной девушки просто странно.

Надиктовав солидный кусок статьи, я решил сделать небольшой перерыв:

— Любовь Владимировна, вы несколько раз так удивленно на меня посмотрели, что невольно возник вопрос — что же вас так удивило? Если это не секрет, конечно.

Девушка мило покраснела и, подумав, ответила:

— Меня поражает ваше отношение к происходящему, Лев Давидович. Никогда бы не подумала, что вас так занимают вопросы строительства государства вообще, а особенно крестьянский вопрос. Мне всегда казалось, что деревней вообще никто не интересуется, а большевиков крестьяне волнуют только с точки зрения мобилизации и продразверстки. Тем более вы — председатель Реввоенсовета. Я всегда думала, что вас интересует только война и Мировая Революция.

— Нет, Любовь Владимировна. Меня волнует не только Мировая Революция. Кроме нее, меня волнует еще множество вопросов. В том числе и вопрос вашей милой улыбки.

Кудрявцева опустила глаза и покраснела так, что ее можно стало спокойно прятать в помидорах. Не найдут.

— Простите меня, Любовь Владимировна, за несколько вольные слова. Не хотел вас смутить, но не смог удержаться от того, чтобы не сказать комплимент такой красивой девушке, как вы. Не обижайтесь на меня. Пожалуйста. Если неприятно — скажите.

Любовь Владимировна посмотрела на меня и улыбнулась.

— Я не обижаюсь, Лев Давидович. Мне приятно ваше внимание. Просто немного теряюсь, потому что представляла вас другим.

— И каким же вы меня представляли?

— Не таким, Лев Давидович. Вы охватываете такой громадный круг вопросов, решаете столь невообразимое количество проблем, что поневоле восхитишься вашим умом, организованностью, работоспособностью, энергией и эрудицией.

— Теперь вы меня смущаете, Любовь Владимировна. Я же не кадет, чтобы … м-м-м… разглагольствовать и заговоры устраивать. Мне дело надо делать — Революцию защищать, о солдатах, крестьянах и рабочих думать. О хлебе и где его взять тоже. Накормить людей необходимо прямо сейчас, как можно быстрее, сию минуту. Продразверстка — хоть и временная мера, но необходимая, и проводить ее приходится красноармейцам. Сейчас хлеб и другие продукты для фронта и рабочих вроде как есть, а в следующем году что делать? Хлеб еще вырастить и собрать надо. Как сделать так, чтобы и хлеб взять, и деревню против себя не настроить? Вот это вопросы, от которого мозги закипают, а кругом все сидят и умничают. Эсеры еще, куда ни шло, а партия кадетов, например, вообще себя особо не напрягает. Разве что языки от постоянной трепли распухнут. Иногда только, видимо, от скуки, заговор устроят, а когда и убийство видного или не очень большевика. Переворот тоже могут сделать, как в Омске. Посадили марионетку Колчака и с визгом бросились делить портфели. Называют себя «Партией народной свободы», а договориться даже между собой не могут, но, тем не менее, уже и в этом нашли крайних. Большевики нынче в моде, значит, они во всем и виноваты. Мы же для других партий, особенно кадетов, самые плохие — на немецкие деньги армию развалили и революцию устроили, взбунтовали недемократических рабочих, «либеральную и самую прогрессивную общественность» разогнали, с мужичьем сиволапым дружбу водим, не хотим воспринимать «общедемократические ценности», да еще не позволяем осколкам Империи жить, как им заблагорассудится. Совсем коммунисты плохие и негуманные. Во всем они виноваты, а конституционно-демократическая партия — самая лучшая на свете.