Стальной лев революции. Восток - Страница 48

Совсем «профессорская партия» от земли оторвалась. Витают себе в облаках, забыв, что про эти их «ценности» девяноста процентам населения страны ничего не известно. У этих людей другие приоритеты — земля и воля, хлеб и дети, хозяйство, мир. Иные вещи их занимают. Я, например, прекрасно это сознаю. Вот и приходится работать, а не болтать, как профессор ваш с его кадетами.

Сделав небольшую паузу, чтобы выпить воды, я внимательно посмотрел на Кудрявцеву. Моя стенографистка сидела ни жива, ни мертва. Слушала очень внимательно, хотя и побледнела немного, после того, как услышала про заговор.

Подобные диалоги мы вели уже вторую неделю. Я методично, в стиле одного моего знакомого по прошлой жизни, «компостировал» девушке мозг. Парня звали Романом, он отличался редким умением «взрывать» при необходимости любой коллектив изнутри. «Пацаны» частенько пользовались его талантом. Чтобы не терять квалификацию, Рома тренировался на женском поле и семейных парах. Любовниц у него было около пятнадцати. Создавалось впечатление, что все эти женщины знают друг о друге, последними словами ругают столь способного юношу, но по каким-то причинам ничего не могут с собой поделать, стоит ему только появиться на горизонте. Я лично слышал, как однажды Роме заявили: «Ты совсем сдурел! Четыре месяца не звонил! Ну, приезжай скорее!» Умел парень найти единственно верные слова для каждого человека, чем с успехом и совершенно беспринципно пользовался. Те, кто его хорошо знал или работал с ним, старались ни при каких обстоятельствах не приводить Романа к себе домой, держа его подальше от своих родных. Парень походя разрушал семьи и отношения, поэтому его «талантами» умные люди предпочитали пользоваться на расстоянии. В отношении Кудрявцевой я пользовался проверенными методами, и результат был налицо.

— Лев Давидович, напрасно вы так говорите о Сергее Андреевиче. Он же за Россию болеет, за людей, их будущее, — вступилась за Котляревского Люба. — Профессор — великий ученый и подвижник науки.

— Все это, конечно, хорошо, Люба. Для кого он ее, науку, двигает-то? Зайдите в первый попавшийся крестьянский дом и покажите мне, что для него сделал ваш профессор. Чем помог этому крестьянскому хозяйству и конкретной семье?

— Но, Лев Давидович это же НАУКА! Исследования Сергея Андреевича помогут всему человечеству.

— Совершенно верно, моя дорогая. Основной труд профессора Котляревского под названием «Ламеннэ и современный католицизм» очень поможет людям, особенно российскому крестьянству. А вот мне плевать на все человечество, Любовь Владимировна. Мне здесь и сейчас людей кормить надо. Одевать, обувать и лечить тоже. Все это необходимо не то что сегодня — вчера. Я понимаю и признаю необходимость гуманитарных исследований в русле развития философии как фундаментальной науки, но не тогда, когда из сотни людей девяносто пять — голодны. В этом случае нужны хлеб и прикладная наука, решающая насущные проблемы текущего момента. Разве не так?

Я сделал паузу. Кудрявцева тоже сидела молча, что-то обдумывая.

— Вот ваш профессор Котляревский утром за завтраком мажет масло на хлеб. Сверху, на английский манер, джем кладет, потом откусит кусок, выпьет глоточек кофе с сахаром и сливками и, прожевав (с набитым ртом говорить же некультурно), начинает вслух размышлять о том, что хорошо для русского человека. Как там было-то…

«Утром мажу бутерброд.
Сразу мысль: а как народ?
И икра не лезет в горло,
И компот не льется в рот!
Ночью встану у окна,
И стою всю ночь без сна —
Все волнуюсь об Расее,
Как там, бедная, она?»

После цитаты из «Федота-стрельца» еще не родившегося великого Леонида Филатова девушка расхохоталась. Видимо, я попал в «десятку».

— Вот и сидят такие, как он, хорошо кушают, рассуждая о некоем абстрактном благе всего человечества, а не о конкретных нуждах России. При этом совершенно непонятно, кто для французского масона Котляревского русский человек?

Для меня это пролетарий-рабочий и трудяга-крестьянин, их голодные и холодные дети, жены и престарелые родители. Котляревский и иже с ним ориентируются на десять процентов сытого населения этой страны и смотрят на Европу, как на мать родную, каждое слово ловят. Я думаю о девяноста процентах голодных, составляющих подавляющее большинство жителей моей страны, а Котляревский о французском католицизме и внешней политике правового государства сквозь призму европейской, а точнее, французской, традиции. Любовь Владимировна, можете сказать, кто из нас прав?

Кудрявцева ответила не сразу.

— Уже не знаю, Лев Давидович. Но не может же быть все вот так плохо? Откуда столько голодных? Ведь во всех газетах и журналах писали, что Россия к 1914 году вышла в мировые лидеры по многим показателям.

— Этого никто и не отрицает, моя милая.

— Я не ваша милая, Лев Давидович.

— Хорошо, голубушка, стану вас называть — чужая и противная, — девушка прыснула от смеха. — Люба, если сравнивать статистику 1913 года с показателями 1875 года, то нет сомнений, что Российская империя куда-то вышла. Вот только не очень понятно — куда и зачем?

— Я не очень вас понимаю, Лев Давидович.

— Любовь Владимировна, за пятьдесят лет, прошедших с 1861 года, численность крестьян только в Европейской части России выросла более чем в два раза. С пятидесяти до ста трех миллионов человек, при общей численности населения — сто сорок-сто пятьдесят миллионов. Если смотреть на экономический рост, о котором вы мне говорите, со стороны десяти-пятнадцати процентов населения этой страны, к которым относится профессор Котляревский с кадетами, священники, дворянство, интеллигенция и буржуазия, то рост несомненно есть. Но исключительно для этих людей.